Весь мир спал, необъятный и пустой.

В пылающем зареве рассвета давно уже истлели звезды, а солнце — краснобокое, златолицее — неохотно выкатилось из-за горизонта, добавив к буйной взвеси утренних запахов: свежести, прохлады и горечи от автомобильных дорог — мягкое нежное тепло, такое же неуловимое, как взмахи птичьих крыльев. На траве сверкающей глянцевой паутинкой сияла роса, а над территорией Двуногих мертвое безмовлие повисло хрупким льдом — когда же он расколется? Когда разломится на осколки, и улицы снова взорвутся грохотом, шипением и волнением?

Кастиэль поежился и ускорил шаг.

И еще.

Он шел, не разбирая дороги, зная лишь, что в такое время на улицах еще не было практически никого, и позволяя мыслям — назойливым, многочисленным — окутать свое сознание, а потому не заметил прямо перед собой бродягу. Кастиэль врезался на полной скорости — и даже не пошатнул его.

Зато пошатнул собственное сердце, которое внезапно забилось лихорадочно-быстро.

— Извини, — слово отозвалось на языке чем-то вязким и мутным, как вода в болоте, задевающим те грани воспоминаний, от которых веяло холодом клетки. Те грани воспоминаний, когда он еще не сбежал от Двуногих. Кастиэль сделал шаг назад, и его взгляду — растерянному, но не по-детски внимательному — предстал серый кот, на шерсти которого змеистыми линиями вились бурые полосы. Разговаривать с бродягами, осознавая, что ты и сам теперь такой же бродяга, было по-прежнему странно. — если помешал. — добавил он.