Озеро, пронизанное пламенными лучами, искрилось и мерцало, окрашенное в янтарную позолоту, а шорохи и неслышный свист ветра разбивали ночную тишину вдребезги. В воздухе пахло свежестью, прохладой, от которой мурашки ползли под кожей, заставляя сильнее распушить шерсть. Багровые полосы заката расчертили огненный небосвод — казалось, само бледноликое солнце захлебывалось в закатной крови.

Ангел ступал вперед — и с каждым шагом, каждой секундой тени становились все длиннее, а приближавшаяся ночь охватывала мир черной вуалью. За последнее время он собрал достаточно трав, поэтому, можно считать, был свободен — а потому его отправили за глашатаей племени Теней. Та, бывало, неуловимо уходила из лагеря, неприкаянная и призрачная, и столь неуловимо, незаметно возвращалась — как ни в чем не бывало, словно так и надо. Он нашел ее по запаху хвои, острой горечью расыпанному по воздуху, сидящей у берега и будто застывшей.

Ангел мог идти бесшумно, но решил дать знать о своем присутствии — не нарушил ли он этот краткий миг уединения, пожаловав сюда? Приблизившись, он опустился рядом — и посмотрел на озеро, спокойное и умиротворенное, мерцающее золотыми искрами.

— Хорошее место, — разорвал тишину он, — но предводитель послал меня за тобой.

Угасающие лучи солнца теперь не столько согревали, сколько освещали — водная гладь дрожала в искристых всполохах, рассыпаясь на осколки, хрусталем поблескивала роса. Поэтому, наконец, ловя в своей белоснежной шерсти стремительно исчезающее золото, Ангел чувствовал тепло, а не жар от ожогов.

Ему не доводилось много времени проводить с глашатаей племени Теней — та организовывала патрули, а он собирал травы. Их пути не могли тогда пересечься.

Но они пересеклись сейчас.

Полынь смотрела прямо, неотрывно — и в глазах ее отражались холод и снежные бури. Ангел не отвел взгляд, как мог бы; вернее сказать, как должен был. Но он продолжил, рассматривая эту обжигающую голубизну и отмечая мимолетно, краем сознания, как та менялась от бледно-льдистого до индигового в зависимости от освещения. Наверное, подобные долгие взгляды были бы чертовски неловкими для других, но для себя Ангел в этих действиях лишь ловил отклики эмоций, что отзывались на обостренных нервах оголенным электричеством.

— Хорошо, — согласился он, не отрывая взгляда уже из-за упрямства, смотря насквозь, пристально и цепко, но ненавязчиво — столь же легко, как утренняя дымка тумана. — Ты часто сюда приходишь?

Смотреть в глаза Полыни — как вглядываться в витражное стекло, улавливая тончайшие отсветы и едва заметные тени; но в случае Полыни это было лишь битое стекло, о которое оцарапаться, если смотреть дальше, можно было. В его же красных глазах — зеркальное отражение чужих эмоций, отголоски чужих переживаний, но не собственных.

Нервы стянуло колючей проволокой, на языке осела горечь, жгучая, терпкая, и Ангел почувствовал себя оледеневшим, пустым. Он повел плечами, стремясь избавиться от этого ощущения, и прислушался к ответу Полыни — та говорила с мягкостью, присущей рассветным облакам, что так не вязалось с холодом, таящимся во взгляде.

— Наверное, приятно приходить сюда после тяжелого дня, — предположил он.

А затем Полынь поинтересовалась насчет его любимого места, и это было неожиданно. Было ли у него вообще любимое место? Раньше, скитаясь и не задерживаясь на одном месте подолгу, он видел множество разных прекрасных мест, но ни к одному не приходил более одного раза. Ни к одному никогда не возвращался.

Но теперь — теперь, в племени — все изменилось.

— Раньше, когда я еще был бродягой, не было, — поделился Ангел, — но сейчас я думаю, моим любимым местом можно назвать угодья Звездного племени. Полупрозрачные, сотканные из сверкающих звезд и удивительные. Оказавшись там, чувствуешь лишь покой и безмятежность.

— Ты увидишь Звездное племя, когда займешь место предводителя, — заметил Ангел, — это неизбежно.

Время шло, одно поколение сменяло другое — и ничего не менялось. Закат, догорая в пламенных искрах, заканчивался ночью, которая истлевала на рассвете — и следом наступал черед утра. В голосе Полыни под обманчиво-задорной звонкостью скрывался бесконечный тлен, который она так и не сумела сбросить с плеч. Отрывая себя кусками, по малым долям, но неизбежно двигаясь вперед — такое впечатление оставляла после себя глашатая Теней; образ ее — точь-в-точь лепесток ромашки, который баюкают на руках вольные ветра — отпечатывался в сознании. 

Ангел поднялся на лапы одним слитным, плавным движением, и перевел взгляд на небо — небо, чернично-черное и усеянное россыпью жемчужных звезд. Серебряный пояс — так это называли лесные воители. Полынь была права: следовало бы уже возвращаться лагерь — тени стелились по земле, а соплеменники наверняка уже просыпались и выходили из палаток.

— Пора, — туманным эхом отозвался Ангел, а потом повернулся и поймал взгляд Полыни, серьезно сказав (пообещав), — Когда ты будешь получать дар девяти жизней, я буду стоять рядом с тобой.

В наступившей тишине он слышал только тихий звон седых паутинок.